Цирилла Фиона умолкла, тишина в комнате теперь нарушалась лишь ее взволнованным дыханием да потрескиванием дров в камине. А через мгновение к ним добавился шелест одежд и тихий скрип каблуков. Эмгыр мягко взял супругу за плечи, развернул лицом к себе и обнял, крепко, но бережно прижав к своей груди.
В ту ночь гвардейцы «Имперы» полным составом несли караул у дверей в покои Её Императорского Величества. А выдворенные служанки , так и не смогли исполнить свои обязанности.

***
Следующим оплотом гостеприимства на пути императорской четы был Эббинг. Здесь дыхание севера чувствовалось куда отчётливее, чем в Мехте. Рёгнер, дед Цириллы Фионы Элен Рианнон, был правителем Сальма - одного из княжеств  Эббинга. Но Император повёз супругу отнюдь не на родину предков, а в скромное по столичным меркам поместье на побережье. Северные провинции - это не только бунты  и стук железного кулака империи. Это ещё и переселенцы с юга, тащившие на своём горбу экономику региона после войны и восстаний, своим трудолюбием не давшие помереть с голоду остаткам коренного населения, чудом уцелевшего после очередной миротворческой миссии и восстановления имперского порядка. Переселенцы эти состояли в основном из крестьян,  бегущих от южной тесноты за новым клочком земли и льготным налогообложением,  и  торговцев, которым купеческая гильдия обеспечила всяческие преференции, а некоторым, за особые заслуги,  даже титулы.
Все они, и простонародье и новоиспеченные дворяне, привозили с собой на север частичку юга. Зернам нильфгаардской культуры, уклада и веры предстояло прорасти и пустить корни на северной земле. Со временем, ростки эти окрепли в суровом климате, приобрели уникальные свойства и дали достойные плоды.

Храм Сarraigh Ard Feain возвышался на вершине Черного Утёса, что у южного края бухты Дху Крааг. У подножия утёса ютилась отдельная маленькая пристань, а за ней начиналась  дорога, ведущая к ступеням храма. Извилистая каменистая, но достаточно широкая, она носила вычурная имя "Тропа праведников". Эта "тропа" растянулась почти на два десятка миль, обрамленная желтым лёссоым покровом, петляя меж больших пёстрых валунов с выдолбленными в них нишами-алтарями,  густых, темно-зеленых зарослей лавра и изумрудных россыпей низкорослого вечнозелёного кустарника. Но какими бы причудливыми не были изгибы «Тропы», идущий по ней путник всегда так или иначе лицом был обращен на восток. Сам же Сarraigh Ard Feain, как это часто бывает, стоял на эльфских руинах и считался святым местом. Сначала переселенцы с юга устроили тут часовенку, а после того, как Великое Солнце явило здесь спасительное чудо, всем миром началось строительство храма. Строительство еще не было завершено, но храм уже приобрел важное религиозное и культурное значение, был освящен сановником, приехавшим аж из Города Золотых Башен и наречен именем Сarraigh Ard Feain. А чудо, случившееся на том скалистом берегу вошло в церковные анналы. Случилось это спустя почти год после восстания в Эббинге. На побережье вновь зашевелились змеи заговора, начали брызгать ядом и шипеть про очередную анти-нильфгаардскую коалицию. Но накануне богомерзкого мятежа на побережье обрушился мощнейший шторм. Бушующее море затопило прибрежные районы и, казалось, готово было поглотить все вокруг вместе с еретиками-заговорщиками. Люди, не считаясь уже с чинами и наречиями, искали спасение на возвышенностях. Большая группа собралась на вершине Черного утеса в часовенке Великого Солнца. Последняя надежда страждущих была на каменные стены бывших эльфских руин да на силу истовой молитвы. Как известно, вера крепнет в испытаниях и приближает к богу, порой саженей этак на триста – такова была высота Черного утеса. Сгрудившимся на его вершине людям смерть казалась неминуема, но когда ужасные волны коснулись ступеней часовенки, шторм начал стихать. Тучи на небе внезапно разошлись и солнечные лучи, излившиеся на святое место и море вокруг, усмирили смертоносную стихию. За историческую достоверность описанных событий в империи никто бы не поручился. Как и не осмелился бы усомниться в ней вслух. И хотя наводнение, действительно, упоминается в историко-экономических хрониках, но лишь вскользь. Однако, неоспоримым свидетельством тех событий является еще одно божественное чудо. Когда море вернулось в границы своих берегов, а на горизонте забрезжил новый рассвет, изумленным взглядам открылась удивительная картина: восточный склон утеса окрасился золотисто-желтым. Не прошло и месяца, как выяснилось, что «благословленная Великим Солнцем»  до того безжизненная поверхность скалы  стала вдруг плодородной. Скептически настроенный, беспокойный ум мог бы выдвинуть гипотезу, что во время наводнения неподалеку вскрылся пласт лёсса. Плодородную желтую глину, смешавшуюся с семенами,  намыло на склон утеса во время отхода воды.  Но подобные ментальные спекуляции легко могут сойти за ересь, а она в империи Великого Солнца карается так же строго, как преступления против государства. Так что желающих умничать не нашлось, и скептики оставили чудо в покое. 

В то утро в бухту Дху Крааг в общей сложности вошло с полтора десятка яликов и иол, пара яхт,  и один баркас. Те, кто прибыл ещё до рассвета, причалили к пристани  утеса, остальные теснились, где придётся, заполонив бухту так плотно, что воду вдоль берега было не разглядеть. Большинство прибыли по торговым делам, но было немало и тех, чей извилистый путь лежал к вершине утеса. В числе первых пришвартовались две весельные лодки, в каждой по шесть человек в белых мантиях с глубокими капюшонами, украшенных строгим золотым шитьем с солярной символикой – праздничное облачение паломников. Высокий статный мужчина и хрупкая девушка из бело-золотой дюжины  ступили на скалистый берег с первыми лучами солнца. Не смотря на столь ранний час на «Тропе праведников» было уже полно народу. Люди спешили к подножию храма, соревнуясь друг с другом в благочестии. А самые набожные хотели успеть пройти по «Тропе» дважды до начала службы. Статный мужчина нес в одной руке увесистую плетеную корзину, вторую подал своей спутнице, предлагая в качестве опоры. Торопливое благочестие, по мнению спешащих в святое место, искупает грех любопытства, а потому на процессию в белых мантиях бросали изучающие взгляды. Все ступившие этим утром на «Тропу» были облачены в белое, хотя внешний вид и даже количество материи на паломниках сильно разнилось. Чьи-то одежды были густо украшены золотом, а кто-то мог позволить себе лишь ручную, не слишком аккуратную роспись охрой на клочке ветхого, но тщательно выстиранного полотна. Но этим утром, на этой дороге все были равны перед Великим Солнцем: старые и молодые, бедные и богатые, калеки и силачи – так гласила традиция, так предписывала вера. Кто-то шел с пустыми руками, кто-то нес скромные узелочки, кто-то целые короба и амфоры. Одни шествовали чинно, другие, охваченные суетливым благонравием, шустро взбирались вверх, чуть ли не расталкивая замешкавшихся коллег по восхождению.  На ходу бросая оценивающие взгляды на процессию из дюжины паломников в строгих одеждах, едва ли кто-то, даже будь он с наметанным глазом и смелой фантазией, узнал бы под белыми капюшонами императора и императрицу. А уж четверых придворных магов и полдюжины гвардейцев, ради такого случая снявших черные доспехи и плащи с саламандрами, - и подавно. От ветра, холодного и пронизывающего, не спасали приветливые солнечные лучи. Зато отлично выручало заклинание, наложенное на Её Величество ещё перед отплытием и старательно поддерживаемое чародейками в составе императорского эскорта.  Их Величества шли в центе, окруженные переодетыми гвардейцами и магами, ничем не выделяясь среди них, да и общей массы паломников. Когда процессия прошла весь путь, солнце уже поднялось над горизонтом. Вопреки ожиданиям, на вершине утеса было не так ветрено. Небольшая рощица из невысоких, коренастых деревьев, высаженных по периметру в лёссовый слой и корнями уходивших в трещины в скалистой породе, недурно защищала от ветров. Здесь было шумно и празднично: весело шумела листва, звучал смех, сквозь толпу взрослых носились дети, и повсюду будто бы плясали радуги. Ветви деревьев были густо украшены гирляндами из разноцветного стекла. Солнечные лучи, пробиваясь сквозь крону, проходили сквозь колыхающиеся на ветру цветные стекляшки, взрывая длинные утренние тени пестрыми световыми брызгами. Великое светило неумолимо взбиралось над горизонтом все выше и выше, близилось время службы. Паломники начали потихоньку вливаться в храм. Перед входом прихожан ждало несколько больших медных чаш, наполненных охрой. Перед тем, как вступить под своды храма, надлежало опустить в краску палец и отметить чело «солнечным знаком». По традиции супруги должны были сделать это друг для друга. Опустив на землю свою ношу, Эмгыр первым макнул большой палец в краску. Ладонь императора, большая и холодная, накрыла висок и скулу императрицы, лишь слегка ее касаясь. На миг Цирилла Фиона почувствует прикосновение и слабое давление у себя на лбу, а следом в этом месте легкий холодок от свеженанесенной охры.

Внутреннее убранство храма едва ли можно было назвать богатым, зато вполне подходило - эклектичным. Оно несло на себе печать незавершенности и активно ведущихся строительно-реставрационных работ. Что, впрочем, не отпугивало глаз, а скорее вносило долю интриги. Главным украшением нефа были четыре больших витражных окна, расположенные по четырем сторонам света. По бокам от каждого витражного находилось по небольшому створчатому окошку, и все они были сейчас приоткрыты. Над головами прихожан гулял сквозняк, не тревожа толпившихся внизу людей, но наполняя храм чистым воздухом и свежестью моря.
Служба проходила чинно, торжественно и с местным колоритом. В первой половине своей она больше походила на театрализованное действо, в котором прихожанам уготована роль активных участников событий минувших дней. То была своеобразная реконструкция знаменитого чуда Сarraigh Ard Feain, проходящая под проповедь жреца. В какой-то момент, символизируя шторм и смутные времена, откуда-то из-под сводов храма на витражные окна были сброшены черные полотнища, отчего неф погрузился в густой полумрак. Затем жрец, предварительно застращав прихожан губительными последствиями вероотступничества, призвал всех к совместной молитве. Под его руководством верующие, склонив головы, в нужный момент повторяли восхваления и обращения к Великому Солнцу. После окончания обрядового молебна, шторы на окнах храма медленно поднялись, символизируя отклик божества и вновь наполняя неф разноцветными лучами света.

Когда служба закончилась, прихожане ручейком начали стекаться к большому золоченому алтарю, чтобы оставить на нем свои подношения Великому Солнцу. Один за одним паломники просачивались через неф к восточной стене храма, где склонившись перед божественным ликом светила, аккуратно складывали свои дары. Каждый приносил сообразно достатку и величине нужды, заставившей искать помощи у высших сил. Обязательным атрибутом ритуального подношения Ard Feainn был «феанноринг» - символ, олицетворяющий великий солярный дуализм. Как правило, феанноринг  представлял собой диск, золотистый или желтый с одной стороны и черный с другой. Светлая сторона символизировала созидающее начало Великого Солнца, дарующее жизнь, освещающее путь. Темная – его разрушительный аспект: до черного пепла сгорят в его карающих лучах все грешники и еретики.  Обычно феанноринги отливали из воска или лепили из глины, раскрашивая с одной стороны охрой, с другой покрывая сажей и запечатывая слоем лака или смолы. Набожные люди побогаче заказывали резчикам по дереву круглые деревянные плашки с солярной символикой; одну сторону покрывали сусальным золотом, вторую чернили окисным железом.
Когда императорская чета и их неприметный эскорт влились в поток прихожан, Эмгыр поднял выше свою корзину и поднес ее ближе к супруге. Развязав пару тесемок, удерживающих белоснежную ткань, скрывающую от посторонних глаз содержимое корзины, Эмгыр сдвинул сей покров в сторону, приоткрывая для супруги плетеное нутро своей ноши. Внутри среди мягкой кудрявой стружки были аккуратно уложены небольшие мешочки из белого бархата. Сложенные в несколько рядов, они были украшены золотым шитьем с солярным орнаментом, как на императорских мантиях, гербом и вензелями. Часть несла на себе монограмму с инициалами императрицы, часть – императора. Эмгыр достал мешочек с инициалами Цириллы Фионы, потянул за золоченый шнурок, раскрывая, и извлек содержимое, демонстрируя супруге. То оказались золотые монеты похожие на имперский флорен. Тот же размер, тот же гурт, такой же оттиск с эмблемой нильфгаардского монетного двора. Только вместо привычной чеканки на обеих сторонах красовались изображения солнца с двенадцатью лучами. Аверс, как и подобает, был сплошь золотой, а вот реверс густо чернен серно-серебряной печенью. Эмгыр вернул монеты в мешочек, туго затянул его и подал Цирилле Фионе. Затем достал из корзины еще один, уже со своими инициалами.
Поздним вечером, когда служки под руководством настоятеля будут расчищать алтарь от амфор с вином, плетенных соломенных фигурок и туесков с сушеными ягодами, на глаза им попадутся монаршие вензеля. Сначала они сочтут это чей-то шуткой, потом настоятель заподозрит провокацию, но заглянув внутрь и изучив содержимое, жрец едва не выронит от изумления загадочный бело-золотой бархат. А после приходскому совету предстоит решить непростую задачу – как Великому Солнцу угодно, чтобы они использовали сей щедрый дар: за пару месяцев достроили храм или помогли пережить зиму трем сотням прихожан, чьи поля иссушила засуха, а леса окрест их деревень уничтожили пожары. Но как бы там ни сложилось дальше, столь тяготящие Её Величество здравицы в адрес императорской четы теперь будут звучать в Craag Ard Feainn на каждой службе. В прочем, императрица к тому времени покинет Черный утес, так что они не смогут ей докучать.
Но то дела будущего. А пока Цирилла Фиона Эленн Рианнон и Эмгыр вар Эмрейс, не узнанные и неприметные в толпе, остановились под сенью раскидистого дерева в храмовой роще, утопая в людском гомоне и россыпи цветных солнечных зайчиков, и готовились начать спуск по уже знакомой им тропе. Пока имперские чародеи шептали защитные заклинания, а гвардейцы незаметно перепроверяли спрятанные под мантиями притороченные к поясу мечи и индульгенции за пазухой, Эмгыр тихо рассказывал Цирилле Фионе о том, как на севере южные устои обросли новыми традициями.  В империи, как известно, вера неотделима от государства, а потому религия и политика нередко действуют в интересах друг друга. Так в неофициальные обязанности жрецов Великого Солнца, получавших назначение в новые провинции, помимо прочего, входила помощь в обеспечении культурной интеграции и создании ассимилирующей среды. А посему, им дозволялись в какой-то мере вольности в трактовке церковного канона, если это будет способствовать приобщению северян к истинной вере и росту их гражданского нильфгаардского самосознания. Например, в бухте Дху Крааг и окрестностях прижился обычай обмена подарками между теми, кто встречается в праздничные дни на пути в святые места. «Каноническая» трактовка этого обычая – типичный новодел времен правления Узурпатора, плод находчивости одного «ссыльного» жреца: Великое Солнце одаривает своим живительным светом все сущее. Примеру сему надлежит следовать набожным людям в дни праздников и богоугодной милостью одаривать всех, встреченных под лучами Великого Солнца. Тогда на  благочестивого дарителя снисходит божественное благословение, сулящее удачу в делах до следующего праздника. Одариваемый же таким образом получает «знак свыше», а если повезет, то и вполне ощутимую материальную помощь от «божественного посредника». Местные от мала до велика, а  особенно незамужние девушки, устраивали целые «гадания на феаннорингах». Желая подсмотреть свое будущее в россыпи черно-желтых кругляшков, конфет и разноцветных лент,  они проявляли чудеса фантазии и наблюдательности,  трактуя послания Великого Солнца, якобы скрытые в ворохе безделушек.
Не успел Эмгыр договорить, протягивая супруге очередной мешочек с ее вензелем, как в Цириллу Фиону едва не влетела маленькая рыжая вихрастая голова. Реакции и выдержке переодетых гвардейцев можно было только позавидовать: рыжая молния бала остановлена в метре от императрицы, не выдав присутствие важной персоны излишней резкостью противодействия нарушителю личных границ.
- Мама сказала, нужно всех поздравлять, - звонко пролепетала вихрастая голова, которая при ближайшем рассмотрении оказалась еще и конопатой. В виду малого возраста и паломнической рясы было сложно понять, был то мальчик или девочка. Ребенок протягивал Цирилле Фионе чумазую ладошку с черно-желтым кругляшком и  бирюзовым стеклышком, в то же время пытался втиснуть второй такой подарочный набор в остановившую его руку гвардейца.  Получив в ответ золотой феанноринг,  чадо унеслось быстрее ветра и затерялось в толпе. Ребенок на золотую монету даже не взглянул, небрежно закинув ее в туесок к остальным доказательствам наведенного благочестия. Некогда сорванцу было в благодарностях рассыпаться - мама сказала, что если он поздравит минимум две дюжины паломников, то она даст ему медный грошик!
Вслед за рыжеголовым шквалом с подобными намерениями приближались к императорской чете и другие прихожане. Правда, вели себя они уже куда более сдержанно, даже вмешательства гвардейцев не требовалось. Получая в ответный дар императорский феанноринг, паломники, кто явно, кто не показывая виду, отмечали необычно яркий их блеск и приятную тяжесть, заметно больше чем у глины или дерева. Но смелости воображения не хватало им, чтобы заподозрить в нем настоящее золото. Кое-кто из совсем уж нищих духом и кошельком, отходил с недовольным ворчанием, мол хорошо одетые господа могли бы раскошелиться на что-то существенное, хотя бы на бутылочку вина. Впрочем, роптать на церемониальные подарки – грех. А потому ворчун спешил прикусить язык и скрыться в толпе.

За оставшуюся часть пути до Цинтры Эмгыр вар Эмрейс и Цирилла Фиона Элен Рианнон провели вместе времени больше, чем за все годы брака вместе взятые. Эмгыр сильно изменился: он будто помолодел на несколько лет, был воодушевлен, полон сил и энергичен сверх обычного, а когда  улыбался, во взгляде играл загадочный блеск. Все эти перемены сложно было не заметить и еще сложнее  не понять. Всем вокруг было очевидно - император задумал новое наступление на Север.
«Для этого-то он и едет в Цинтру», - шептались в хвосте императорского кортежа.
«Для этого он и везет с собой её»,  -  выводило перо, нервно поскрипывая в лихорадочном биении свечного пламени.
«Хочет начать экспансию на острова Скеллиге. De jure цинтрийская королева – наследница Ард Скеллиг, de facto - это единственная  неподконтрольная империи территория из её приданого», - со знанием дела обсуждали в светских салонах последние сплетни.
«Ну что вы! Право, это же смешно! – отвечали им еще более сведущие, те кто получал информацию напрямую от своих служанок, водящих дружбу с зеленщиком или конюхом близких родственников тех, кто шептался в хвосте императорского эскорта и писал скрипучим пером тайные письма. -  Император решил использовать Цинтрийский флот, чтобы надавить на Ковир и Повис. Тогда Редания окажется зажата в экономические клещи, и ее можно будет брать практически без боя».
Город Золотых Башен гудел, как растревоженный улей. Гул был тем громче, а слухи о предстоящей войне тем упорнее, чем дольше не поступало никаких официальных заявлений о том, чего это Его Императорское Величество так развеселился, находясь вдали от дома, да еще в такой «унылой компании». Последние слова принадлежали графине Иоганне фиц-Эстерлен, которой была оказана честь принимать императорскую чету в своем поместье. Потому они крылатой цитатой разлетелись по всей столице. Так вот, графиня со своими обязанностями справилась блестяще, чего нельзя сказать о… на этом месте Иоганна фиц-Эстерлен деликатно кашляла и многозначительно умолкала.  Но ее собеседники, люди прозорливые, прекрасно все понимали и разделяли ее разочарование.
Птички слухов, как известно, стремительно летят во все стороны. Потому рано или поздно они обязаны были достигнуть и Цинтры, и самого их виновника, и его супруги. Впрочем, въезжая в столицу самой северной из своих провинций Их Императорские Величества ещё ни о чем таком не знали.  Эмгыр довольным, но несколько сонным взглядом смотрел то в окно кареты, то на сидевшую рядом супругу.  Они планировали хорошенько выспаться этой ночью, чтобы во время официальной церемонии встречи быть и выглядеть на высоте. Но выспаться у них не получилось. Что же до остального …
Императорский кортеж остановился. И пока эхом разносились командные выкрики гвардейцев «Имперы», Эмгыр взял руку супруги в свою и поцеловал. А потом дверь кареты открылась и за ней Их Величеств дождалась Цинтра.

Незыблемый и невозмутимый Эмгыр вар Эмрейс шествовал по своим северным владениям с легким налетом отрешенной безучастности к окружающему. Такое выражение лица бывает порой у персон, слегка утомленных собственным несметным богатством и могуществом, а также у людей с сильным недосыпом. Владение придворным этикетом, отточенное до идеала, которому так шла легкая небрежность,  разбавляли редкие взгляды на супругу и ей же адресованные улыбки. Впрочем, одна досталась Виссегерду. Эстелла Конгрев, назвала бы эту улыбку императора – «полетят головы».  Её Величество, сама того не подозревая, спасла бывшего цинтрийского маршала от скорбной участи.
«Старый ты дурак, Виссегерд, - думал Эмгыр, с удовольствием слушая тактичную, но непреклонную отповедь Цириллы Фионы в адрес пожилого рыцаря, - Ты всегда меня ненавидел. Но ни разу не раскусил. А ведь после смерти Каланте я больше всех опасался именно тебя. Но призрение и самодовольство тебя ослепили. Ты не видел в Йоже человека и не разглядел Дани в Эмгыре. Я помню, как ты выплевывал в лицо принцу поздравления с рождением дочери, а позже - слова присяги императору и даже не догадывался, что перед тобой один и тот же я. Ты жалок и глуп. Впрочем, недолго тебе осталось быть таким».
Цирилла Фиона боялась, что в ней не признают ту самую, а Эмгыр… Хотя нет, ничего он не боялся. Страх быть узнанным атрофировался за годы притворства. Хотя было время, когда он, тоже готовился, репетировал оправдательные и контрнаступательные речи. Как же это все казалось ему сейчас смешно! Люди в абсолютном большинстве своем видят то, что хотят видеть. Цинтра была рада воочию узреть своего Львенка и любовь своей королевы, но не хотела видеть себя поруганной и обманутой. И Цирилла Фиона с лихвой и изяществом даровала своим подданным желаемое.
«Могила» Калантэ, такая же фальшивая, как смерть её зятя, сооруженная уже после того, как Дани почил в Бездне Седны, не произвела на Эмгыра особого впечатления. Император тактично отошел в сторону, давая возможность императрице отдать долг памяти.
«И все-таки это забавно, - думал Эмгыр, ведя супругу под руку по бесконечным коридорам цинтийского замка, - ей надлежит изображать, что у нее полно воспоминаний об этом месте, а мне – полное отсутствие таковых».
Императрица справлялась со своей задаче великолепно, император – тоже. Хотя давалось ему это неожиданно тяжело. Диэтвен не ожидал, что пламя памяти разгорится в нем с такой силой. Он никогда не считал себя сентиментальным, хотя после замка Стигга стоило заподозрить в себе эту слабость.  Лица… как много присутствовавших здесь лиц он узнавал, сам оставаясь неузнанным. Живых, сгибающихся в поклонах и реверансах, и мертвых, взирающих свысока из-под картинных рам и осуждающих из глубин прошлого. Когда они с супругой шли под руку вдоль портретной галереи, Эмгыр с отвращением  почувствовал, как деревенеют его ноги. Он помнил, как следом за Калантэ и Рёгнером висел их с Паветтой портрет. Отвратительный, склизкий страх прополз холодной каплей по спине императора. Что будет, когда он кажется напротив собственного лица, пусть и многолетней давности? А что если его узнают? Если Она узнает его?! К огромному облегчению императора, встречи с принцем Дани не произошло. На портрете красовалась лишь «меланхоличная» принцесса Паветта.
«Такой её мог изобразить лишь тот, кто ни разу не видел её в гневе. Наверняка это была идея Виссегерда – сменить портрет. Помнится, его писали вскоре после нашей свадьбы и на нём взгляд Паветты был куда более живым и правдоподобным. Она почти до родов ходила с плохо скрываемым самодовольством на лице – гордилась тем, как заставила подчиниться саму Львицу. Порой мне казалось, что и полюбила-то она меня из тайного желания утереть нос матери. Ирония в том, что именно тогда она была на нее очень похожа. Как же вы до сих пор ненавидите меня, если решили убрать с глаз долой единственную картину, на которой так заметно сходство вашей обожаемой Калантэ и её дочери, и повесить вместо неё портрет безмятежной овцы», - последняя мысль в череде размышлений Эмгыра была отмечена скорее презрением, нежели досадой. И, пожалуй, сразу после того он осознал, что его опасения выдать лишнего, если разговор зайдет об отце Её Величества, - беспочвенны. Никто из присягнувших на верность своей королеве и слова не скажет первым об её покойном папеньке.
«А может дело в том, что в глубине души вы боялись её? – портрет бывшей супруги остался позади, но мысли о ней никак не хотели отпускать, - Паветта, действительно, была страшна в гневе. Страшна и смертоносна. Вы видели её такой один раз, я дважды. Но вам, видимо, хватило, а мне судьба не позволила больше …» Эмгыр вдруг остановился, осознав, что совершенно не хочет продолжать блуждать по анфиладам замка и лабиринтам памяти.
- Ваше Величество, я оставлю вас. Необходимо сегодня выбрать место для будущих портальных врат. Безопасность Цинтры – задача крайне важная, так что я хотел бы лично участвовать в осмотре предложенных под строительство территорий.
Простившись с супругой, император отдал долг вежливости остальным присутствующим и покинул их, вверяя Цириллу Фиону заботам ее подданных. Он был уверен, что она справится. Так и вышло. Цирилла Фиона Элен Рианнон, истинная и единственная, вновь покорила сердца подданных. По крайней мере, так позже доложили Его Величеству императорские фрейлины. Влияние Эстеллы Конгрев чувствовалось не только в успехах императрицы, но и в не лишенных элегантности и изобретательности заискиваниях фрейлин. Каждая из них самоотверженно и безжалостно сражалась за право отправиться в составе императорского эскорта в это долгое, утомительное путешествие, добровольно лишив себя привычной роскоши и многих удовольствий ради шанса пробить себе тропинку к сердцу и постели императора. Нет более подходящего времени обзавестись фавориткой, чем скука от однообразности вояжа и усталость от опостылевшей за это время жены. Никаким досадным фактам не удавалось сбить их энтузиазм! Его Величество не спешил открывать двери своей спальни для ночных визитов – ничего, это вопрос упорства и недолгого времени, ведь всем известно Эмгыр вар Эмрейс терпением не отличался. Император провел ночь в покоях супруги – ну это понятно, империи нужен наследник. Прошло несколько недель, а император по-прежнему ночует в спальне императрицы – бедняга, как же он старается ради наследника! А императрица, похоже, бесплодна. Если она не понесет до возвращения в столицу, Его Величество с чистой совестью может отослать её в Дарн Рованн, теперь уж навсегда. Совершенно точно, что проблема в ней. Помнится, госпожа Дервля, расстроенная отлучением от двора после появления Цинтрийской принцессы, намекала, что это сделано для того, чтобы скрыть ее, Дервли, «интересное положение». И это было верное решение – она так поправилась той осенью! Не заметить было невозможно. Конечно, вслух никто не произносит слова «бастард», все-таки баронесса Тарнханн замужем. Да и помимо этого случая, сколько слухов ходило о маленьких, незаконнорожденных Эмгырчиках! Нет, император так носится с цинтрийской королевой, потому что решил поставить точку в вопросе престолонаследования. И если не получится сделать это с законной супругой, что ж, никто не сможет ни в чем его упрекнуть. Все видели, сколько усилий он прилагает. И конечно, нужно поддерживать политически-правильный образ во время визита в эту северную глухомань: Её Величество обожает весь Нильфгаард! А она отвечает взаимностью.
-Мы так рады, что Её Величество смогла, наконец, посетить свою родину. Его Величество так заботлив. А вы заметили, как он деликатно вышел из положения, удалившись и позволив Её Величеству вдоволь понстольгировать во время прогулки по замку? - невзначай было сказано за ужином, где цинтрийские дворянки потчевали императорских фрейлин.
- Она дивно хороша, не правда ли! Так изменилась с тех пор, как Его Величество согласился предоставить ей политическое убежище и защиту. Бедняжка, по всему было видно, как тяжело ей пришлось на Севере! Когда она появилась в Лок Грим, была точь-в-точь такая несчастная, как на том портрете. Как же замечательно, что Его Императорское Величество велел графине Лиддерталь помочь Её Величеству устроиться на новом месте. Госпожа графиня заменила ей мать. Её даже прозвали «матушка-императрица» такой любовью, окружила графиня юную королеву. Ах, все-таки как же Его Величество заботлив…
… и da capo. Единственно, император строго запретил свите бредить вслух о любви с первого взгляда между ним и императрицей. А если у цинтрийских придворных взыграет на сей счет любопытство, велел тактично, но непреклонно от подобных разговоров уходить, а все вопросы просить адресовать непосредственно Её Величеству. 
Свою часть дня император провел в окружении нильфгаардских магов и цинтрийских архитекторов. Утверждены были проекты четырех портальных ворот в разных точках города: для эвакуации жителей и экстренного вызова подкреплений. Разумеется, контроль за порталами в Цинтре, как и порталами других провинций, будет осуществляться из стратегического центра - Города Золотых Башен. Протокол связи уже отлажен и будет введен в действие еще на этапе строительства.
Эмгыр, действительно, погрузился с головой в заботы о безопасности Цинтры, вникая в детали и внося важные тактические правки в проект. Доставляло удовольствие отдаться во власть всей этой рабочей суете и под конец дня чувствовать приятную, отупляющую усталость. Воспоминания оставили его, сдав позиции дню насущному и славному будущему. Вот и Цирилла Фиона вечером выглядела уставшей, но вполне довольной. Держать её в объятиях было так хорошо, почти безмятежно. А потом она обожгла его своим вопросом:
- Вы знали ее? Калантэ. Какой она была на самом деле?
Лицо Эмгыра сделалось каменным, черты его заострились, неподвижность и строгость каждой линии в свете пламени выглядела зловещей. Тяжелое молчание навалилось на императорскую чету, грозя раздавить их хрупкое счастье.
«Что мне ответить тебе, Мотылёк? Я не хочу тебе врать. Но и не хочу говорить тебе правду. Правда разрушит всё. Уничтожит наш брак и счастье наших ещё не родившихся детей. Ни к чему тебе бремя этого знания. Незачем тебе каждый раз ложась со мной в постель, думать о том, что ты, Цирилла Фиона Элен Рианнон, истинная и единственная, делишь ложе с принцем Дани из Эрленвальда, мужем Паветты, зятем Калантэ, отцом…» - он даже не стал додумывать эту мысль. И так все было ясно, и решено им. Оставалось лишь привести решение в исполнение:
- Я не могу похвастаться тем, что по-настоящему знал королеву Калантэ. Она всегда была моим политическим оппонентом. И то, что мне о ней известно, едва ли подобает слышать любящей внучке о покойной бабушке.

- И что она на это ответила?
Эмгыр вар Эмрейс отложил в сторону списки цинтрийских кадровых офицеров, который он изучал накануне войскового смотра, и внимательно посмотрел на фрейлину. Ее доклад о перипетиях вокруг нового наряда Её Величества заинтересовал императора настолько, что тот удостоил фрейлину взглядом.
- Она велела отправить платье супруге маршала Виссегерда.
Эмгыр улыбнулся, потом отпил из бокала. Он никогда нее любил цинтрийские вина: на его вкус, они  слишком терпкие, недостаточно сладкие,  кислоты так много, что угрожала начаться изжога - грубое пойло. Но сейчас Эмгыр пил именно его и находил в том особый сорт болезненного, негастрономического  удовольствия. Кипы документов, лежавших перед императором, были забыты. Диэтвен потягивал ненавистное вино, поверх бокала глядя на фрейлину.
"Да ты совсем из ума выжил, Виссегерд! Теперь ещё попытаешься рядить мою жену в пошлые тряпки в угоду своему тщеславию и стариковской ностальгии. Что ж, я тебе тоже кое-что припомню о тех временах".
- Отправьте супруге маршала моё личное приглашение на завтрашний смотр войск. Отдельно отправьте к ней кого-то из цинтрийцев - забрать то платье. Посланник должен оскомину набить, извиняясь за возникшую путаницу и досадную ошибку – именно так, без лишних деталей. Платье тем же центрийцем  отправьте... как там её... Луизе Брангель. Пусть он от имени короны передаст ей этот скромный подарок, и устное приглашение на завтрашний смотр.
Фрейлина присела в глубоком реверансе, Эмгыр жестом велел ей оставить его, а сам, наконец, отставил ненавистное вино. К спискам военных император тоже не вернулся, вместо этого он вызвал к себе секретаря и продиктовал тому специальный указ, который утром следующего дня получит маршал Виссегерд и командиры всех цинтрийских подразделений. Дел у императора ещё оставалось много. Было уже далеко за полночь, когда в покоях Его Величества, наконец, стихли скрип пера и шорох свитков, а ночная смена гвардейского караула на сей раз происходила непривычно поздно.
***
Ожидая супругу к завтраку, Его Величество, несомненно, обратил внимание на странное оживление, царившее в гардеробной императрицы. Однако, его интерес отвлекли на себя донесения о том, что к смотру войск все готово, все вечерние указания исполнены.
Император как раз отсылал очередного докладчика, когда на пороге появилась Её Величество.
-Hael Ker'zaer! — рука императрицы повторяет приветственный жест гвардейцев Имперы, а глаза …

« А глаза-то как блестят, Великое Солнце!»
- Королева Цинтры готова приступить к смотру войск под вашим чутким руководством, мой Император.

И замерла по стойке смирно. Императрица. В наряде, какого еще не видели ни цинтрийский, ни нильфгаардский свет. Отчетливо напоминавшем офицерскую форму армии Нильфгаарда и китель самого императора, видневшийся сейчас из-под черных с серебряной окантовкой лат. Все в комнате затаили дыхание. Даже отосланный докладчик застыл на месте с выпученными глазами.
- Gloir aen Ard Feainn, - ответил император характерной фразой и жестом. Взгляд его быстро скользнул по императрице сверху вниз и обратно. По лицу Эмгыра было сложно что-то прочесть даже Цирилле Фионе, не говоря уже об остальных.
- Плащ. Шлем, - велел император. Ему на плечи лег черный плащ с серебряной саламандрой, а левая рука его обхватила шлем. Как и у всех «черных солдат» – шлем был «в форме жуткой зубастой челюсти», как у всех офицеров высокого ранга, он был отмечен белым султаном, и у одного лишь императора шлем был столь богато украшен серебром. Быстро чеканя шаг, черные сапоги Его Величества оказались рядом с супругой, привычно поданная ей его рука на сей раз была непривычно прикрыта щитками лат.
Пока они, черные и царственные, шли по лестницам и коридорам среди сине-золотых флагов и побелевших лиц, Эмгыр тихо уведомил Цириллу Фиону:
- Я хочу ваш портрет в этом наряде, Ваше Величество. Даже два портрета. Один повесим у нас во дворце, второй здесь. 
Смотр войск проходил за городскими стенами. Эмгыр намеревался ехать верхом, Цириллу Фиону ждала карета. Однако, вместо того, чтобы сразу сесть в седло, Диэтвен остановился, смерил экипаж Её Величества оценивающим взглядом и изрек:
- Монаршая стать – отрада для глаз подданных, не гоже  прятать её за стенами кареты. Коня Её Величеству!
- Как вы недавно верно заметили, ваше место подле вашего императора, - произнес Эмгыр, подсаживая Цириллу Фиону в седло. Какое вопиющее нарушение этикета! Какое презрение к традициям! В «цинтрийском углу» свиты повисло ошеломленное молчание и угроза пары сердечных приступов. А  в «нильфгаардском» снова промелькнула пара ехидных улыбок: пора и северным провинциям привыкать к тому, сколь вольно их император  обращается с условностями, если того пожелает.
Войска были выстроены  за городскими воротами, стоило лишь немного отъехать от главного тракта.
«А ведь мы вернуться не успеем, как столицу захватит новая мода на подобные наряды», - думал Эмгыр, натягивая поводья, не позволяя своему иноходцу перейти на бег, а себе – каждый раз оборачиваться на то, как порывистый ветер бесцеремонно откидывает легчайшую ткань шлейфа Цириллы Фионы, открывая ее стройные ноги, столь притягательно затянутые в костюм для верховой езды. Аллюр подчеркивал достоинства фигуры императрицы не хуже, чем её наряд. Цирилла Фиона смотрелась в седле бесподобно, ей могла бы позавидовать сама Калантэ. Да что там! Если бы она была сейчас жива, умерла бы от зависти – «Львенок из Нильфгаарда» не просто превзошёл, а затмил «Львицу из Цинтры».

Едва они проехали ворота, как показались цинтрийские флаги, обозначая место, где раскинулись цинтрийские войска. Ну, как раскинулись – скорее целенаправленно растянулись, силясь занять как можно большую площадь, в попытке создать определенную видимость. Остатки повстанческого цинтрийского корпуса, после окончания первой северной войны и принесения присяги, были переформированы в регулярные королевские войска. Однако, в отличие от цинтрийского адмирала, маршал испытывал явный дефицит кадров. На импровизированном плацу была сооружена императорская ложа, в стороны от которой тянулись трибуны для гостей и зрителей. Когда Эмгыр и Цирилла спешились, император заботливо накинул на плечи супруги свой плащ и повел её к приготовленным для них местам. Серебряная саламандра на плаще императрицы замечательно гармонировала с серебряными вставками на латах императора, а султан на его шлеме живописно развивался в унисон со шлейфом её костюма. У входа в ложу императорскую чету уже ждали Виссегерд с супругой.
- Доброе утро, маршал, - начал Эмгыр чрезвычайно радушно.
- Госпожа Виссегерд, - приветливая улыбка в адрес дамы, - приятно, что вы смогли порадовать нас своим присутствием.
- Я решил исправить досадное недоразумение и пригласить  госпожу Виссегерд посетить наше скромное мероприятие, - пояснил Эмгыр супруге, -  Уверен, на смотре ваших войск сложно придумать для Вашего Величества более достойную женскую компанию, чем супруга маршала вашей армии.
Император повернул голову в сторону ложи. Повисла пауза. Места в ложе были уже частично заняты сообразно назначенному распорядку и плану рассадки. Свободных осталось всего три места.
- Что ж, - продолжил Эмгыр, даже не утруждаясь изображать сожаление, - не позволим этому досадному недоразумению испортить нам событие. Маршал, вы, как истинный рыцарь, думаю, согласитесь, что кресло в ложе надлежит уступить даме.  А вы сможете занять место на трибунах подле баронессы Брангель и скрасить её пребывание. Насколько мне известно, она была другом короны во времена правления королевы Калантэ. Полагаю, вам будет приятно вспомнить общее прошлое.
После этих слов Эмгыр взглядом указал на трибуны, где среди цинтрийских дворян сидела немолодая уже женщина, одетая в то самое платье, стараниями портных воссозданное по воспоминаниям маршала. На сей раз ехидная улыбка коснулась губ госпожи Виссегерд. В свое время немало унижений пришлось ей стерпеть от Луизы Брангель – фрейлины и наперсницы королевы Калантэ, по слухам любовницы маршала. Супругу Виссегерда Львица из Цинтры, напротив, откровенно недолюбливала из-за её принадлежности к влиятельному дворянскому роду, открыто и настойчиво заявлявшему о том, что Цинтрой должен править король, а не королева. Эмгыр хорошо помнил забитую, печальную Аделаиду Виссегерд, урожденную Эйлемберт, на свадебном пиру Дани и Поветты, сидевшую со своими родственниками за самым дальним столом. В то время, как её супруг гордо и размашисто восседал подле Калантэ, мило шушукаясь с её фрейлиной – Луизой  Брангель. Теперь же маятник истории качнулся в противоположную сторону.
«Ты ведь уже прочел мой указ, что получил этим утром, Виссегерд? По лицу вижу, что прочел. В свое время, ты и словечко не замолвил перед королевой, чтобы помочь своей опальной супруге. Посмотрим, отплатит ли она тебе той же монетой», - вскользь подумал император, поднимаясь в ложу вместе с императрицей и шествующей за ними маршальшей.

С голосом госпожи Виссегерд, рассказывающей Её Величеству о Второй Конной Бригаде, перекликается тихая, деловитая речь сидящего слева от императора мужчины. Обрывки его фраз долетали до слуха восседавшей по правую руку от императора Цириллы Фионы:
- А вон тот на пегом рысаке - Брайен Корвлет, старший сын графа Корвлета, второй в списке… Винсент Дож, племянник барона Мерге  и его единственный наследник, в списке под номером четыре…
Этот высокий, статный мужчина в императорской свите появлялся изредка, порой неожиданно, но каждый раз к месту. Он был одним из немногих, кто никогда не улыбался заискивающе и всегда кланялся Эмгыру искренне. Петер Эверстен – не просто приближенный, а близкий друг императора. Главного коморного армии Нильфгаарда Цирилла Фиона до сего дня лишь раз видела так близко – на императоском свадебном пиру. Казалось, Эверстен на время смотра полностью завладел вниманием Эмгыра.
- А где лошади, которых ты отобрал для проекта «Катафрактарии»?
- Они все здесь. Вся колонна. Потребовалось надавить на Виссегерда, чтобы пересадить на них кавалерию, но зато вы можете увидеть их сразу всех в одном месте. Пять дюжин жеребцов и два десятка кобыл мы переправим на испытательный полигон в пригороде столицы. При нем же экспериментальная конюшня, где селекционеры займутся выведением новой породы. Вторую базу сейчас разворачивают в Сальме, туда переправим оставшихся…
А они все шли и шли: остатки армии Цинтры с разными штандартами, с разными цифрами в названиях, разным видом вооружения. Каждый командир подразделения, приближаясь к императорской ложе грозно выкрикивал:
- На Её Величество рррравняйсь!
И колонна доблестных цинтрийских воинов дружно вскидывала головы и устремляла глаза на свою королеву. 
Эмгыр все это время сосредоточенно и активно обсуждал с Эверстеном номера из списка и проекты. Но вот, Его Величество сделал жест и главный коморный умолк. На плацу показалась последняя колонна. Они ехали все в черном, если не считать серебряных саламандр на их плащах и "офицерского" серебра на латах. Штандарт бригады «Импера» нес знаменосец четвертой роты императорской гвардии. Именно за четвертой закрепилась задача по охране императрицы.
- На Её Императорское Величество ррравняйсь! – звонко скомандовал сероглазый офицер, тот самый, в чей плащ куталась Цилилла Фиона в ту страшную ночь в Мехте. «Серебряные саламандры» вскинули головы и устремили горящие глаза на Её Величество. Эмгыр тоже смотрел на нее, улыбаясь уголками губ.
- Ура Императрице! – снова скомандовал сероглазый офицер.
- Ура! Ура! Ура! –  громогласным эхом отозвались Её гвардейцы.
Они завершали парад войск, но место заняли напротив императорской ложи. Однако, не строго посередине. Среди ровных шеренг и колонн оставалась пространство, на фоне стройных выверенных рядов зияла режущая глаз пустота. Император поднялся со своего места. Имперский маг, шептал очередные заклинания, убирая «купол тишины» над ложей и усиливая голос императора так, чтобы его могли четко слышать даже на дальних трибунах.
- Да хранит Великое Солнце доблестных воинов империи! – начал император свою речь, о воинском долге, чести, доблести, верности и самоотверженности. Он говорил о том, что великая империя Нильфгаард, простирается от Города Золотых Башен до Цинтры. Как она гордится тем, что среди её сынов  потомки доблестных воинов прошлого – в этом месте Эмгыр перечислил имена знаменитых цинтрийцев и прославленных битв из учебников истории и цинтрийского фольклора до эпохи Северных Войн. Не преминул он подчеркнуть вклад Цинтры в борьбу с кровавым террором Фальки. После хвалебных, вдохновляющих и объединяющих слов император перешел к финальной части своей речи:
- За сим объявляю о создании учебно-тактической роты «Рианнон», которая войдет в состав личной гвардии Её Императорского Величества Цириллы Фионы Элен Рианнон королевы Цинтры, княжны Бругге и Соддена, наследницы Инис Ард Скеллиг и Инис Ан Скеллиг, сюзеренки Аттре и Абб Ярра.

После этих слов император взял паузу. Повисшую тишину нарушал звонкий чеканящий шаг знаменосца, что шел через плац с неизвестным ранее штандартом: золотой коронованный леопардовый лев под золотым солнцем на черном поле.

За знаменосцем шел военный в цинтрийской форме со знаками отличия младшего офицерского состава. Он держал в руках большую стопку аккуратно сложенного черного сукна, на котором было заметно золотое шитье. Знаменосец и молодой офицер заняли место посредине зиявшей в рядах военных пустоты. После чего император продолжил:
- Командующим роты «Рианнон» назначается гвардии майор Агюст вар Меер.

Эмгыр взял паузу, во время которой от «Имперы» отделился знакомый Цирилле Фионе сероглазый офицер. Перед тем, как покинуть строй, он снял плащ с серебряной саламандрой и передал гвардейцу справа, впоследствии занявшему место вар Меера. Агюст вар Меер направил свою лошадь под знамя своей императрицы. Как только он занял место, к нему подошел «спутник знаменосца» и подал верхний отрез из стопки сукна, оказавшийся черным плащом с вышитой золотом эмблемой роты «Рианнон». Бывший командир "Имеры" а ныне командующий ротой "Рианнон", гвардии майор  Агюст вар Меер немедля надел его на плечи.
- Сформирована рота «Рианнон» будет из числа кадровых офицеров армии Цинтры, - продолжил император. -  Господа офицеры, чьи имена будут названы, - выйти из строя и занять место под штандартом гвардии Её Императорского Величества.
Петер Эверстен подал императору свиток. Эмгыр развернул его и начал зачитывать:
- Лейтенант Герберт Мейс,  штабс-ротмистр Брайен Корвлет, поручик  Иокрим Аберверт,  ротмистр Винсент Дож …
Император назвал больше двух сотен имен. Каждый названный, согласно приказу, покидал строй, становился под знамя императрицы, надевал черный плащ с золотым львом под золотым солнцем. Едва ли из императорской ложи было видно, как с каждым названным именем и с каждым надетым плащом мрачнел и зеленел маршал Виссегерд.
- Поздравляю с назначением, господа офицеры, - произнес Эмгыр после того, как все названные вновь построились. – Уверен, вы не посрамите честь мундира и достойно послужите своей королеве и всей империи.
- Ура императору и императрице! – скомандовал вар Меер. И следом троекратное звонкое «ура!» взорвало воздух, разлетаясь над рядами военных и трибунами зрителей.